У ворот женской колонии
никого

Журнал ИШЬ, этот незапланированный, но страшно любимый ребёнок издательства ча-ща, старается следить за всеми подпольнопечатными событиями России, но рассказать, увы, получится не обо всех. И мы особенно рады, что о таком важном зине как «У ворот женской колонии никого» – получилось.

Читайте наше интервью с авторкой зина, Сашей Граф.

Как ты попала в «мир женских колоний»?


Я работала в благотворительном фонде «Протяни руку» на проекте «Возрождение» – это проект по ресоциализации женщин-заключённых, первый такой проект в России. До него, насколько я знаю, НКО этой темой вообще не занимались. Там я в том числе «сидела» на «горячей линии», отвечала за заочные консультации – мне звонили родственники женщин-заключенных, а я их перенаправляла к юристкам. Вообще, «горячая линия», чтобы вы понимали, – это просто мобильный телефон, который мне выдал фонд.
Его я всегда носила с собой. Он мог позвонить в любое время: когда я на работе, в кино или сижу в баре с друзьями. Как-то раз этот телефон позвонил в четыре утра. Звонил мужчина, которому был нужен номер телефона колонии в Усть-Лабинске, у него там сидела девушка. Я открыла ноутбук, нашла в интернете номер колонии и продиктовала ему. Не знаю, почему он решил позвонить.
Возможно, у него не было интернета или ему хотелось, чтобы живой человек продиктовал этот номер.

Наши юристки консультировали женщин в колониях, администрация которых готова была сотрудничать. Лекции и тренинги заканчивались предложением написать свои вопросы на бланках. Когда эти бланки собирались, их сканировали и высылали мне. Я их сортировала по темам, чтобы понять, какая у нас средняя температура по больнице. Мы пытались составить базу, составить архетипы женщин-заключенных – беременная; мать, у которой ребенок при колонии, под опекой или в детском доме; пенсионерки и так далее. Всё это необходимо, чтобы выработать алгоритмы действий для ресоциализации.

Я стала всё больше погружаться в мир женских колоний. Не то чтобы я до этого не знала, как обстоят дела в колониях, но теперь я знала слишком много и больше не могла делать вид, что женские колонии где-то там, за пределами моих будничных раскладов. Поэтому я пытаюсь хоть как-то помочь, хоть как-то исправить то, что очень плохо работает – систему исполнения наказаний. Или разрушить, я сама до конца не определилась.

Расскажи про зин? Откуда идея, с кем вы работали над ним?


Идея создать зин появилась где-то в декабре прошлого года. Я пересматривала письма, которые пришли из колоний, и поняла, что больше так не могу: всё это отчаяние, беспомощность, все эти вопросы из колоний в пустоту – они накапливаются, накапливаются во мне как в посреднице между жертвами системы и юристками. Поэтому я решила рассказать об этом людям. Месяца два ушло на то чтобы сформировать идею, сделать тексты, вычитать десятки интервью и разбить цитаты из них по темам. Это первая часть зина, вторая часть – вот эти самые письма, которые погрузили меня в пучину отчаяния. Но я хотела не говорить от имени заключённых, а предоставить им слово.

Когда тексты были готовы, я поняла, что не хочу делать очередной бланковый зин, где будут три фотки и десять страниц текста, напечатанного на белой бумаге. До этого у меня был опыт – я делала «зин про книжный магазин», когда работала в «Порядке слов». И это было типа «а, сейчас я нарисую кучу смешных штук, распечатаю, всё это выйдет плохо, но это же diy»... Тут было другое – это серьёзная тема. Я понимала, что нужно сделать красиво, чтобы люди это покупали, и я могла собрать денег на благотворительность. К сожалению, мы живём в мире, где всё нужно продавать. И добро тоже нужно продавать.

Поэтому я связалась с хорошей знакомой, Дарьей Гонзо, она художница, иллюстраторка. Я сказала ей: так и так, есть интересная идея – сделать зин, текст готов, давай вышлю, ты посмотришь и скажешь, хочешь ли работать со мной. Даша прочитала и ответила, что это – суперидея. Я знала, что у Даши всё горит, времени свободного нет, что мы все измотаны. Никаких денег я не обещала – сразу анонсировала, что даже если мы каким-то чудом – а я до конца не верила, что мы можем собрать на этот зин – соберём деньги, то я заплатить не смогу, потому что вырученные средства пойдут на благотворительность. Даша сказала, что готова подписаться на эту историю: «Давай делать добро».

Мы начали делать добро.

Через какое-то время Даша поняла, что не сможет вывезти зин одна и предложила найти художниц, которые согласятся делать иллюстрации. Она кинула клич, на который отозвались безумное количество – пятнадцать женщин. Они были из разных стран – Россия, Франция, Украина, Каталония. Мы поставили дедлайн, они сделали всё к дедлайну, сделали всё прекрасно, потом отозвалась девушка, вызвавшаяся делать финальную вёрстку.

Круто, что вы собрали на зин краудфандингом – но не было ли страшно, что не соберёте? Мы вот до последнего не были уверены, что получится собрать на Пругавина.


Страшно не было, потому что не было крайнего срока. Мы начали делать, и потом уже написали из галереи «Пересветов переулок» – предложили презентовать зин в рамках фестиваля «Работницы 2.0». Я согласилась, и тогда уже мы задумались – успеем или нет, потому что оставалось около двух-трёх недель до восьмого марта. Открыли предзаказ, собрали половину суммы, но оставалась ещё такая же половина. Особо я не волновалась, потому что понимала, что если нужно найти деньги, то я их найду. И нашла – через moloko+. Пообщалась с ребятами, они сказали, что у них есть свободные деньги, та сумма, которая нам нужна. Сказали, что для них это не такая страшная сумма: «давайте мы её дадим, вы напечатаете зин и напишете, что он выпущен при поддержке moloko+».


Зин начинается с того, что ты пишешь, что все тюрьмы должны быть уничтожены. Но я уверен, что у ряда читателей, (и у меня в том числе), возник вопрос: а что вместо?


Да, это некий абсолют и большинству людей он кажется наивным. Но я действительно считаю, что все тюрьмы должны быть разрушены. Если внимательно посмотреть на тюрьмы, на исправительные колонии, становится понятно, что лишение свободы не решает проблем преступности, оно приносит больше вреда, оно ломает людей. Мы все видели эти записи пыток, знаем, что люди там существуют в нечеловеческих условиях. Если не хотите слушать людей, которые прошли через колонию, посмотрите статистику – она показывает, что тюрьмы множат число рецидивистов. Чтобы бороться с преступностью и преступниками, нужны программы ресоциализации. Да, они дорогостоящие, ресурсозатратные, нужны профессиональные кадры. Но ресоциализация поможет. А тюремное заключение, особенно такое как в России не помогает, наоборот – инкорпорирует человека в криминальную систему. Если попадаешь в тюрьму, то, скорее всего, вернёшься обратно.


Само название «исправительная колония» подразумевает, что заключённые в ней исправляются. Ещё в Советском Союзе колонии назывались «исправительно-трудовыми», что было в духе советской идеологии – мы с помощью труда делаем из недочеловека настоящего советского боевого юнита. И мы знаем, что происходило в исправительно-трудовых лагерях в Советском Союзе, что на деле заключённых просто использовали в качестве бесплатной рабочей силы. В принципе, всё то же самое происходит и сейчас, только государство не преподносит этот факт как идеологически-окрашенный, оно его вообще никак не преподносит. В 1997 году колонии по всей России стали просто исправительными, то есть труд убрали, но государство никак не объяснило, ЧТО теперь должно исправлять заключённых, и мы до сих пор не знаем.

Основной целью тюрьмы является обогащение конкретной группы людей, которые добрались до власти. Джентльмены зарабатывают на вас деньги. Вы можете думать об этичности наказаний сколько угодно, думать о том, откуда у преступности ноги растут, о пути раскаяния за колючей проволокой, но вы для них просто тела, дешёвая рабочая сила, которая будет пахать по 16 часов в сутки 6 дней в неделю за 300 рублей в месяц.


Практически по всему миру уже признано, что заключённых в тюрьмах никто не собирается исправлять – лишение свободы не помогает сократить уровень преступности. Можно обратиться к статистике ФСИН – на первое сентября 2018 года в российских колониях, СИЗО и тюрьмах находились 582 889 человек, и эта цифра сопоставима с населением крупного города – Тюмени, Владивостока. Да, это количество уменьшается, ещё десять лет назад этих людей было ещё больше, но показатель рецидива не снижается – на 2015 год 85% заключённых были судимы два или более раза.


Но у нас в тюрьмах сидят не одни убийцы, и процент сидящих за убийство или причинение тяжких – 25-26%. Это всё разные обстоятельства, сюжеты, это может быть пьяная драка у ДК, может быть самооборона… Конечно, есть маньяки из кустов и психопаты, которые убивают для того чтобы убивать, но это редкое исключение. Суды завалены какими-то мелкими делами типа краж в магазине, предъявления фальшивых документов, драк в кафе – это всё преступления, за которые логичнее наказывать штрафами или административными работами чем давать реальный срок и отправлять человека в колонию.


Я согласен, что лишение свободы, особенно в России, это ужасно. Но как быть с теми, кто нарушает закон?


Чем выше уровень жизни в стране, тем меньше случается пьяных драк у ДК, и если мы не говорим о тех маньяках, психопатах или убийцах, то для всех остальных, которые сидят по три-пять лет в тюрьме, можно предлагать программы ресоциализации. Это то что в других странах работает, это программы, которые организуют государственные ведомства, фонды – они включают психологическую помощь наркозависимым, жертвам насилия, самим насильникам; всем нужно профессиональное образование – чтобы выйти и устроиться на работу, потому что это главное, что нужно человеку после выхода из тюрьмы, где-то жить и работать, иначе он снова вернётся обратно. Все эти программы зависят от конкретного типа заключённых.


И кроме ресоциализации можно заняться гуманизацией системы наказаний – перестать сажать людей по любому поводу – десять лет назад Нидерланды по количеству заключённых соседствовали с нами, а сегодня их показатель один из самых низких – 59 заключённых на 100 000 человек, у нас же – 405 на 100 000. И все эти изменения с Нидерландами произошли с 2005 года, то есть прошло буквально 14 лет – они просто сменили приоритеты, стали наказывать штрафом и исправительными работами.


Как помогают женщинам, освободившимся из МЛС?

Особой помощи от государства нет. Женщина получает 700 рублей, билет до дома, причём это билет до ближайшего города или населённого пункта, дальше есть условная возможность записаться в центр трудоустройства. Еще есть условная возможность получить общежитие, если тебе негде жить – потому что по всем правилам нельзя просто выпустить заключённую из колонии. Перед этим происходит очень много процедур, в том числе выяснение твоего будущего места жительства. И если у тебя оно есть, ты возвращаешься туда. Если нет, начинают пробивать твоих родственников, обмениваться бумажками – согласны\не согласны принять.

В зине у тебя описаны истории, когда женщины садились ну просто за то что оказались не в то время и не в том месте. Насколько это распространено?


Мы сейчас живём в такое время, когда тебя могут забрать, потому что надо просто поставить галочку, и на месте этих женщин может оказаться любая. Если на тебя заведут дело, то в 99 процентах ты сядешь. Так работают суды в России. Я считаю, что если объяснить женщинам, что мы в любой момент можем оказаться в колонии, то это объединит нас с теми, кто уже сидят. Только так можно разрушать эту машину насилия и рабского труда.

Съездила за закладкой, сходила на митинг, вступила в драку с пьяными хулиганами, подписалась на любовную историю с хулиганом, и всё – ты в максимальной зоне риска. Для примера: я общалась с девушкой, которая в 21 год получила срок 3 года 8 месяцев, потому что её молодой человек скинул ей в сумку зиплок со «спайсом», когда их остановила полиция.

Или вот история про девушку Алёну, которая сидит в Нижнем Тагиле, ей дали одиннадцать лет. Когда посадили – ей было 18 лет, она училась на первом курсе, и её друзья-студенты позвали погулять в лес. По интервью видно, что это очень хорошая, добрая девочка. Она думала, что гуляет с мальчиками, а ребята на самом деле забирали закладки. Когда их поймала полиция, то всё скинули ей в сумку, и на допросе сказали, что она отвечала за перевод денег, что всё было ей запланировано. Поэтому ей дали 11 лет, а пацанам – 6 и 4.


Ты говоришь, что юристки «Протяни руку» работают с женщинами-заключёнными, но насколько охотно администрации колоний идут на контакт с правозащитниками? Я правильно понимаю, что это всё ОЧЕНЬ индивидуально и по сути зависит от воли отдельного начальника, который на месте – и царь и бог?


С правозащитниками всё очень грустно – естественно, администрация колоний не хочет, чтобы общество знало, что у них там происходит. «Протяни руку» работает с женскими колониями, при которых есть дома ребёнка, – их всего 13 по России, и «Протяни руку» сотрудничает с 8. И это самые лояльные колонии, потому что в них находятся женщины с детьми. Администрация понимает, что эти женщины – самая уязвимая группа, поэтому они охотнее всего идут на контакт. А так очень сложно туда попасть, и ещё сложнее разговорить заключённых, чтобы узнать, что с ними на самом деле происходит. Для правозащитников есть механизм, но он не работает – ты пишешь прошение в администрацию, но тебе могут не отвечать неделями или просто дать отписку, что «мы не можем вас пустить». И что ты сделаешь с этим?

Мы очень, даже слишком много, знаем о мужских колониях. Как ты думаешь, почему тема женских колоний почти полностью игнорируется?

Всё, что мы знаем о тюрьме и криминале зашито где-то на подкорке, это наши патриархальные столпы – ты либо мент, либо зек, но ты всегда мужик. И это значит, что ты всегда инкорпорирован в какую-то общность других мужиков, и у тебя всегда есть братва, кореша и враги у тебя тоже есть. В тюрьме и после тюрьмы эти правила работают. У тех, кто вышел, у тех, кто сейчас отбывает срок, есть накопленная информация , она расширяется, у них есть ресурс, они могут не существовать в закрытом мире колонии, а связываться с внешним миром, рассказывать о том, что происходит в колонии. Кстати, чаще всего мужчины делают это через женщин, потому что женские сети поддержки заключённых работают. А в случае с женскими колониями такой сети поддержки нет. И женщинам даже если захочется, им нужно будет очень сильно постараться, чтобы их история про пытки и рабский труд была донесена. Хороший пример с Толоконниковой – у неё реально был ресурс, и она сделала с помощью этого ресурса всё, что могла, но в женских колониях не сидят одни Толоконниковы.

У ворот женской колонии никого? Почему?


В картине мира с патриархальными столпами женщины маячат как дополнительная опция – те что попадают в тюрьму оказываются вовсе выкинутыми из этого мира. И именно поэтому никто кроме матери или сестры женщину обычно не дожидается. Кто её будет поддерживать, когда она захочет что-то поменять? У сиделиц нет социального капитала, у них нет знаний, сформированного месседжа, который они хотели бы донести до общества.


А у администрации есть рычаги давления, и если ты получаешь хотя бы одно замечание, ты не можешь выйти по УДО, а все женщины хотят выйти по УДО, тем более что у большинства женщин сроки за мелкие статьи: наркотики, мошенничество, кража, это 3-5 лет, и они все воспринимают тюремный срок как временные трудности, которые надо пережить, забыть, что с тобой это случалось – мы здесь сейчас потерпим, выйдем, найдём работу, найдём мужика, создадим счастливую семью. Это самый распространённый сюжет.


Кроме того женщины-заключённые научены думать, что они сами виноваты, и это чувство только усиливается и подпитывается тюрьмой. За это стоит сказать отдельное спасибо РПЦ, которая бдит за праведным досугом женщин-заключенных. У нас в каждой колонии есть «православный кружок», но почему-то нет психологических тренингов или возможности получить заочное высшее образование. Таким образом через какое-то время женщины сами начинают считать, что получают заслуженное наказание, что они должны его выстрадать, что выстрадав, они очищаются и получают возможность начать жизнь заново.


Ну и на свободе женщины научены воспринимать друг друга как соперниц, и в колонии конкуренция только усиливается – они не будут объединяться.

Готовы ли сами женщины-бывшие-заключенные говорить о пережитом опыте?


Все женские истории, с которыми я работала – это истории, рассказанные бывшими заключёнными, то есть они освободились, более-менее наладили свою жизнь и уверены, что они больше не попадут туда – тогда они могут рассказывать, что происходило. Естественно, в колонии они боятся говорить о насилии, о пытках, о рабском труде – они расскажут, и им устроят ШИЗО, одиночку, пытки, стравят с другими заключенными.


Мало кто из бывших заключённых готовы говорить про пережитое, это опять-таки связано с тем, что они хотят начать новую жизнь. Недавно мне дали контакты шестерых женщин, которые недавно освободились, из них ответили три, а к диалогу была готова только одна. Естественно, они боятся стигматизации, осуждения, боятся, что то что они расскажут запустит административный механизм – о пережитом они общаются с родственниками, с подругами по колонии, но когда я пишу женщинам, что мы можем сделать с ними интервью, рассказать про нечеловеческие условия, в которых она жила, что всё насилие которое она пережила, должно быть наказано, что администрация должна понести наказание, что люди должны узнать об этом – они не готовы. Они знают, что это затянется, что это будет очень долгий процесс, а они и так уже измотаны. Они ничего не хотят, не хотят никакой борьбы – они просто хотят приехать домой, закрыться в своем мире. И я их не могу за это осуждать, потому что я не пережила то, что пережили они.


Первая героиня твоего зина рассказывает, как утверждала свой авторитет в колонии, и я хочу спросить, есть ли выход из этого патриархального круговорота насилия, когда для собственной безопасности приходится принимать правила жестокой игры?


Выход есть только один – выход для всего общества. Когда мы говорим о насилии в колонии, мы говорим о насилии в обществе, потому что тюрьма это такая проекция, где все социальные паттерны выкручены на максималки. И если представить гипотетическую ситуацию, когда женщины в колонии понимают, что больше не хотят сидеть за швейными машинками по 16 часов, когда понимают, что не хотят смотреть, как их сокамерниц пытают, когда они поняли, что это – рабский труд и эксплуатация, что это не что они готовы терпеть, что они готовы пойти на радикальные методы, устроить бунт, то надо понимать, что есть структура ФСИН, это структура, заточенная под патриархальное насилие, как и всё наше общество.

С одной стороны – «семьи» зечек, которые образуются прямо в колониях. С другой – неприкрытая гомофобия товарок по отряду, которая запечатлена даже и в зине. Как это может сосуществовать?


Какие-то женщины создают «семьи», о чём я писала в зине, какие-то из них делают это просто потому что им это нравится, какие-то делают из-за экономических выгод: одну «греют», а у другой ничего нет, и она предлагает свои услуги, своё тело. И тело в колонии это в принципе разменная монета – женщины могут не только друг с другом вступать в экономический союз, но и с администрацией.


Какие-то женщины создают семьи, они лесбиянки. Какие-то из них считают, что это временно: «нам нужно немного любви, а здесь мужчин нет, с мужиками из администрации спать западло». Другие действительно испытывают очень сильную привязанность к своим партнёркам, после выхода продолжают жить вместе в романтических отношениях, но это происходит редко, потому что ( как и не в колонии) и женщины, и мужчины особо не задумываются над своей сексуальной ориентацией и двигаются в контексте навязанной гетеросексуальности.


Часть женщин относится к такому нейтрально – делайте свои дела, меня не трогайте, меня всё устраивает. Другая часть женщин это такая максимально социализированная в женском гендере часть женщин, они обычно верующие, считают, что это всё очень грешно. Они настроены очень агрессивно к лесбиянкам. В девяностые были такие погоняла как «коблы», «ковырялки», вот те самые, которые ширмуют шконарь – завешивают кровать с двух сторон простынёй, чтобы осуществлять свои сексуальные практики.

Сталкивалась ли ты с непониманием: мол, «почему ты акцентируешь внимание на проблемах женщин, зачем это надо, если уже есть фонды, которые помогают всем»?


Да, когда на вопрос «чем занимаешься» я отвечаю: женскими колониями, часто переспрашивают – о-о-о, а почему именно женскими? Ну и что я могу ответить? Ну потому что я женщина. Женское и мужское заключения это разные заключения, есть общие столпы, на которых стоит ФСИН, но чтобы понимать, что ты будешь менять, надо понимать, что ты будешь менять.

Один мой знакомый парень после того как увидел публикацию о нашем зине, увидел ту манифесторную чаcть, где я пишу, что «мы хотим, чтобы женщин перестали сажать за самозащиту», спросил – а может быть никого не стоит сажать за самозащиту?

Ну вообще ДА, никого не стоит сажать за самозащиту, и я нигде не говорила, что «нафиг вообще мужские колонии, пусть мужики там гниют, я буду заниматься женщинами» – НЕТ. В мужских колониях тоже творится полнейший ад, и я в зине нигде не отрицаю ужасы и страдания мужских колоний. Я вообще не считаю, что это поле для какого-то гендерного выяснения отношений, не считаю, что уместны какие-то обвинения, уколы или обесценивания. Я считаю, что это поле для солидарности между людьми, которые занимаются мужскими и женскими колониями. На данный момент женскими занимаются меньше людей, вот и всё. Я просто доношу информацию и верю, что найдутся люди, которые будут отдавать свои силы вместе со мной – на то чтобы рушить эту отвратительную машину ФСИН.


Что нужно прочитать человеку, который хочет узнать больше об этой теме?

У издательства «Алетейя» есть книги «Около тюрьмы» и «До и после тюрьмы». «Около тюрьмы» это про женские сети поддержки заключённых, собственно это о семьях, о женщинах, которые поддерживают своих мужей, парней, братьев и отцов, пока те сидят в колонии. А вторая книга – истории женщин. И создаётся очень объёмное впечатление после прочтения этих двух книг, о контрасте мужского и женского заключений и последующей жизни после отсидки.

Интервью подготовил Валерий Ганненко
В оформлении использованы иллюстрации Ани Прокофьевой, Олеси Щукиной и Маши Марикуца и фотографии Виктории Ивлевой.