Денис Алексеев о том, что человек – это лук, о русских просторах и самоуничтожении

Вот вы пишете, что это был самый странный тур. В чем заключалась его странность?


Ехать из Москвы в Москву через Владивосток и Касабланку – разве это не странно? Когда мы отъехали от Model T (там была прощальная вечеринка и назначен общий сбор), оказалось, что наш гитарист забыл сундук с примочками возле помойки. Пришлось объехать квартал и вернуться на место. Я тогда подумал, что вот на этом можно было бы и закончить, зачем ехать дальше? А как только мы покинули Москву, Газель серьезным образом поломалась. «Ну и слава богу», – решил я, теперь точно есть уважительная причина никуда не ехать. К несчастью, я знаю, как ремонтировать машины, и для очистки совести надо было попробовать это сделать. Поломка оказалась устранимой, поэтому пришлось все-таки ехать в Африку. Сразу после русско-финской границы (в Марокко мы почему-то поехали через Финляндию) у Газели оторвалась боковая дверь, но это меня абсолютно не тронуло. Ну, поедем без двери, значит. Это была какая-то совершенно бесконечная поездка, я в ней полностью утратил чувство времени, мне казалось, что этот тур никогда не кончится, я застрял в нем навсегда, причем, именно в тот момент, когда понял, что мне в него вообще не надо. 9 дней – это целая вечность. А тур из Москвы в Москву через Касабланку и Владивосток длился с 10 августа по 19 ноября. Черт знает, сколько там случилось вечностей, хотя сейчас он и воспринимается так, будто бы его и не было вовсе. Просто секундная вспышка, за которую ровным счетом ничего не произошло.

Почему-то кажется, что среди русских пейзажей Газель Смерти смотрится аутентично и на своем месте. Можно ли сказать то же самое про Европу? Да и есть ли оно у вас, «свое место»?


Место – это что-то из «собачьего» дискурса. Да, я хотел бы, чтоб и у меня было свое собачье место. В целом, я довольно неуместная форма жизни, а Газель – это мое собачье дело, так что не думаю, что она так уж аутентична среди русских пейзажей, равно как и среди европейских. Мне кажется, она вообще не отсюда, это проекция какого-то другого мира на нашу дурацкую, в сущности, реальность. Когда-то у меня был «дом с чувством дома», хорошее такое место для всех, мы там даже дверь никогда не закрывали, потому что всегда могли прийти друзья или соседи, а дома никого бы не оказалось, не ждать же им на улице.


За 6 лет, что я там прожил, у нас один раз украли фотоаппарат и компьютер, а другой раз был обыск. Тогда пара десятков вооруженных людей в масках вломились в дом и перевернули все вверх дном, даже банки с закрутками. Я написал об этом пост в ЖЖ, и эта история попала в топ Яндекса, ко мне на страничку стали приходить какие-то незнакомые люди и спрашивать «а почему ты им вообще открыл?» А я не знал, как объяснить, что я просто не запираю дверь, она всегда открыта, и да, я не буду ее и впредь запирать. Там был стол на улице и росла огромная тыква, которая давала прохладу.

Из практического: каким чудом вы все-таки попали в Марокко?


Мне кажется, куда важнее, каким чудом мы оттуда вернулись. Ехать «туда» всегда проще: закрыл глаза и включил режим «камикадзе». А вот возвращаться – плохая примета. Скажем, это было просто нужно. Я ведь раньше никогда никуда не возвращался, и никому не советовал – даже слова такого не использовал, всегда говорил «приехать в Москву». Но вдруг понял, что сейчас мне нужно именно «вернуться». Кажется, концепция «Газели Смерти» рухнула в тот момент, просто перестала существовать. Раньше, чтобы двигаться дальше, мне нужно было постоянно куда-то ехать, теперь вдруг оказалось, что нужно остановиться – парадоксальная ситуация.


Вы пишете, что делается это все не ради искусства, а ради сохранения всех внутренних детей на свете. И Газель Смерти, кажется, на самом деле едет не куда, а от чего. От взрослости, от серой и тусклой жизни в эпоху всяких разных -измов, в конце концов от самой смерти. Что вы собираетесь делать, если однажды Газель окажется медленнее?


Вовсе нет. Джоан Баэз говорила о Бобе Дилане, что очертя голову он несется навстречу смерти. «Несется» в отношении Газели плохое слово, потому что «нестись» быстрее 100км/ч она не может чисто технически, но с максимально возможной для себя скоростью она едет именно туда. Я вполне осознанно занимаюсь самоуничтожением, и ничего мрачного здесь нет.

Наоборот. Если глядеть на вещи с этого ракурса, то в предметах из взрослой и тусклой жизни обнаруживается нечто необыкновенно чудесное. На самом деле, я очень люблю серость и скуку, а мое любимое дело - сидеть на скамейке и вдуплять в пустоту. Обожаю скамейки. Московские скамейки сделаны из света. Знаете стихотворение Чеслава Милоша «Песни Адриана Зелинского»?

Там говорится о «телескопе нищих астрономов» – пустой бутылке, поднятой к небу, через которую пьяницы разглядывают чью-то задницу, и замечают, что она высечена из света, и что «не по зубам им эта постройка». «А зелень весны жмурится волною, над которой Венера светит после потопа». Он написал это стихотворение в оккупированной Варшаве 44-го. Мрачное, наверное, было место. Я читал Милоша по-польски и по-русски, и как будто сам прожил все это. По крайней мере, про задницу мне исключительно понятно. И ясно, что пригодные для нее скамейки должны быть тоже высечены из света – иначе возникнет диссонанс. Когда я говорил о «внутренних детях», я имел в виду нечто совершенно конкретное. Мне нравится думать о людях, как о таких луковицах, которые с каждым годом прирастают новым слоем.

Старые луковицы большие, у них даже образуется защитная шелуха. Старый лук состоит из луковицы-младенца, луковицы-ребенка, луковицы-подростка, молодой луковицы, взрослой луковицы, зрелой луковицы и луковой шелухи. Лук простой, с ним все понятно. А человек сложный, ему легко запутаться в этих своих слоях и решить, что он - это его внешность, человечья шелуха. А ведь ребенку нужно детское питание, специальный уход, сказки на ночь и побегать. В общем, человек, решивший, что является шелухой, перестает обо всем этом заботиться, и его внутренних ребенок погибает. На каком-то символическом уровне, думаю, было бы неплохо, чтобы все люди с умершими внутренними детьми везде таскали за собой детский гробик, как те ребята из ковбойского и самурайского кино. Во-первых, про них сразу все было бы понятно, во-вторых, носить мертвечину внутри – вредно. Представляете, ходят по Москве люди, и у каждого за собой детский гробик на веревке?

Вот Газель Смерти – она про сказки на ночь для еще живых.

Вы говорите, что «прочли Россию от корки до корки». Вот когда книжку читаешь, то неизбежно работаешь карандашом и загибаешь странички. Есть ли у вас моменты, которые хочется вырезать и приклеить себе на лоб?


Я не умею воспринимать книжки как текст, с которым «работают», у меня техническое недообразование (это когда что-то недообразовалось, как, например, бандитский недострой из 90х), 5 курсов Бауманки. В книжном мире я абсолютный самозванец, а отношение к литературе у меня сердечное. Я не загибаю страниц и не оставляю пометок.

К России я отношусь точно также - воспринимаю ее целиком, как неделимую единицу. У нее есть два внутренних психологических рубежа: Урал и Байкал. Красноярск это еще Европа, а Иркутск уже нет.

Каково это, жить в состоянии процесса, дороги? Я вот когда был маленьким, то часто ездил по России с отцом дальнобойщиком. Очень страшно бывало: едешь по глуши и из реальности выпадаешь, будто не на твердой почве утвержден, а где-то в эфире кувыркаешься.

А мне нравится это чувство. И я вообще только процессами умею мыслить, а не фактами. Зафиксированные факты для меня ничего не значат, мне не с чем их соотнести. Я не понимаю, что стоит за утверждением, например, «я живу». Но я понимаю, что значит жить, осуществлять жизненный процесс.

Процесс – это движение из точки А в точку Б, иногда из точки А в точку А по несуразной траектории, но у него есть хотя бы направление (в идеале – еще и смысл). А факт – ну, он выпал из природы и висит в пустоте. Кажется, это куда страшнее, чем ехать по глуши среди звезд и снега. Понимаете, Газель Смерти не о факте «19 июля в Казани состоялся концерт японской группы Sete Star Sept».

Она о том, что за последние 8 лет я целую жизнь прожил, а то и несколько.

Как к вам относятся в регионах? Банда странных шумных (и не всегда русскоговорящих) панков на газели кислотной раскраски. То еще зрелище для деревенского жителя!

Не надо недооценивать деревенского жителя. Деревенский житель в чем-то таком глобальном разбирается лучше нашего. В прошлом году в Благовещенске (это Амурская область, на границе с Китаем) я познакомился с парнем, который разглядывал книги, валявшиеся на приборке в Газели. Он еще смутился так смешно за то, что пялился внутрь чужой машины. Мы с ним немножко поболтали, и он сказал: «я ни одной книги тут не знаю, можно на телефон сфотографирую, а то названия забуду?».

– Ну да, – говорю. – Можно, конечно. А он спрашивает: «а какая тут самая лучшая?». Я говорю: «все хорошие, но вот любимая - Юрий Коваль, найди ее обязательно». Я такие случаи совершенно не запоминаю, они у меня каждый день происходят. А потом год спустя ко мне снова в Благовещенске подошел парень и стал рассказывать, что для него Газель Смерти значит, что вот он читал какие-то тексты в интернете и интервью, и что это все классно очень, а вот его родители хотят, чтобы он пошел на мента учиться, потому что это стабильный заработок и нормальная жизнь, но он не пойдет, конечно, потому что знает, что можно по-другому, что он соотносит себя с Газелью Смерти, и не может стать ментом.

– Ну, классно, - говорю. А потом он добавляет: «…но вот Коваля я так и не нашел». Я его тогда узнал и чуть не обнял. И книжку ему подарил, хоть она и правда в Газели самая важная была. Но этому парню как раз не гробик нужен, а эта книжка, ведь Юрий Коваль – удивительный сказочник. Милиционера из него уже не получится, может, теперь художником станет. Меня часто одолевают сомнения в том, что Газель Смерти вообще имеет какой-то смысл. И даже бог с ним, со смыслом, но хоть какой-то повод для того, чтобы ехать, нужен, но и его бывает нелегко обнаружить. Тогда я вспоминаю этого парня из Благовещенска и еду. Ну да, Газель Смерти для сохранения внутренних детей, она совершенно органична в этом.

Поскольку мы имеем отношение к литературе, то хотим спросить: что читает один из последних пилигримов России?


Меня ужасно злит, когда мне дают книги. Эти люди ведь не понимают, в каких условиях я обычно читаю и сколько у меня вообще на это есть времени, поэтому обязательно потом спросят «ну как, понравилось?»

Книги я принимаю только в двух случаях: вы сами ее написали и вы мой друг, или вы относитесь к тем людям, которые лучше меня знают, что мне нужно. Таких лиц по разным оценкам от трех до пяти, вот полученное от них в последнее время: Эгон Киш «Высадка в Австралии», Травен «Корабль мертвецов», Роберт Капа «Скрытая перспектива», Уильям Кеннеди «Железный бурьян», Навои «Стихотворения и поэмы», Сергей Смирнов «Сатиричинки». На самом деле я, конечно, читаю много всякого разного (например, сегодня Кормака Маккарти «Дорога», вчера Ханну Райттилу «Аэростат Финляндия» и Рида Грачева «Письмо Заложнику»), но это не то, о чем хочется сказать, потому что практика получения книг от неслучайных третьих лиц куда важнее, она говорит о человеке значительно больше, чем то, что он сам для себя выбрал почти случайно. Вообще я сейчас только серьезную литературу стараюсь читать: про кур там, или про картошку.