вести с русских полей
ИШЬ
Сотрясайте ноосферу!
Интервью с человеком, по биографии которого можно изучать быт и судьбу писателей в постсоветской России.
Лев Рыжков — журналист, сценарист и фантаст, по биографии которого можно изучать быт и судьбу писателей в постсоветской России. Он рассказал нам о том, как писал для «желтой» прессы, «АСТ» и «Папиных дочек», озвучивал порнографию для передачи «Окна» и вылечился от алкоголизма с помощью министра культуры.
Если вдруг вы дочитаете этот текст до конца и он вам понравится, вы можете поддержать нас словом или даже рублем вот тут
Какую книжку вы прочли первой?
Родители почему-то считают, что «Спартака» Джованьоли, но, по-моему, это действительности не соответствует. Точно помню стихи, кажется, Маршака: «Самый лучший математик академик Иванов как-то раз домой явился с парой новеньких коньков». Я эту книжку не только читал, но и рисовал в ней всячески. В результате «академик Иванов» стал вообще нечитаемым: сплошное месиво чернил.
А сами хотели быть писателем?
Конечно, хотел. Когда подрос, очень любил тарахтеть на машинке ночами. А это не компьютер, где тихонько шур-шур-шур по клавиатуре. На машинке еще и клавиши заедали — приходилось с силой впечатывать. Вполне классическая канонада. И вот где-то между девятым и десятым классами напечатал так огромный роман.
Прямо с ходу?
Прямо с ходу. Про каких-то провинциальных алкоголиков, которые встретились с чертями, а черти оказались инопланетянами. Все это называлось «ЧМУР уполномочен заявить…». Страницы с пятидесятой роман мне смертельно надоел, и дописывал я его уже из вредности, еще и ужасно спотыкался по ходу. Думаю: «Здесь надо описать природу», — а все естество протестует, но ведь без природы как-то не по-настоящему получится. «А вот здесь надо описать внешность персонажа», — и снова затык дня на полтора. Так я через этот бурелом пробирался-пробирался, под конец всех убил метеоритом, но книгу дописал. Апофеоз трудолюбия.
Родители почему-то считают, что «Спартака» Джованьоли, но, по-моему, это действительности не соответствует. Точно помню стихи, кажется, Маршака: «Самый лучший математик академик Иванов как-то раз домой явился с парой новеньких коньков». Я эту книжку не только читал, но и рисовал в ней всячески. В результате «академик Иванов» стал вообще нечитаемым: сплошное месиво чернил.
А сами хотели быть писателем?
Конечно, хотел. Когда подрос, очень любил тарахтеть на машинке ночами. А это не компьютер, где тихонько шур-шур-шур по клавиатуре. На машинке еще и клавиши заедали — приходилось с силой впечатывать. Вполне классическая канонада. И вот где-то между девятым и десятым классами напечатал так огромный роман.
Прямо с ходу?
Прямо с ходу. Про каких-то провинциальных алкоголиков, которые встретились с чертями, а черти оказались инопланетянами. Все это называлось «ЧМУР уполномочен заявить…». Страницы с пятидесятой роман мне смертельно надоел, и дописывал я его уже из вредности, еще и ужасно спотыкался по ходу. Думаю: «Здесь надо описать природу», — а все естество протестует, но ведь без природы как-то не по-настоящему получится. «А вот здесь надо описать внешность персонажа», — и снова затык дня на полтора. Так я через этот бурелом пробирался-пробирался, под конец всех убил метеоритом, но книгу дописал. Апофеоз трудолюбия.
Страницы с пятидесятой роман мне смертельно надоел, и дописывал я его уже из вредности. Апофеоз трудолюбия.
Что писали после «ЧМУРА»?
Юнкорские статьи в краснодарскую газету. Хватило меня, правда, всего на две. Был в городе Союз подростков, и собирались в нем всякие, сегодняшним языком выражаясь, задроты. Я туда идти вроде и не хотел, но все равно тянуло-тянуло и притянуло.
Девушка-куратор мне говорит: «Напиши, пожалуйста, про пионерскую организацию! Надо в школу сходить, пообщаться с детьми, проанализировать, куда мы катимся, свою школу вспомнить…» Я побоялся, что меня за любознательность побьют и никуда не пошел. Долго мучился, но сам всех этих пионеров придумал. Получилось предложений пять, рожденных в дичайших муках. Отнес, весь стыдясь…
Через неделю смотрю — под моим именем выходит практически полоса подробного анализа. Читаю, ни слова не узнаю, только где-то в середине пара моих предложений. Гонорар за это дали несусветный — восемь рублей, по тем временам целое состояние.
А во второй раз?
А во второй раз редакторша газеты спрашивает: «Ты слышал группу "Ласковый май"?» Отвечаю: «Я их ненавижу!» Она: «Вот! Напиши почему».
Тут я думаю: «За прошлую фитюльку мне восемь рублей дали. Сейчас напишу очень много слов, будут печатать с продолжением, за каждое по восемь рублей — да на таких вливаниях можно бизнес-план строить!» Написал страниц тридцать про «Май», редакторша за голову схватилась. Наверное, из уважения к интеллектуальному труду все же выпустили. Из всех тридцати страниц, правда, осталась одна треть полосы, но вроде моими словами.
Месяца два я отсиживался дома, стеснялся, а потом снова в редакцию пошел — за гонораром. В этот раз дали всего рубль пятьдесят и говорят: «Ага! Это тот самый, который про "Ласковый май" писал! Иди-ка сюда…» Меня заводят в комнату, вываливают два или три мешка писем: «Вот, все твое! Написал фигню — отдувайся теперь. Читай и отвечай». Открываю первое письмо, а там: «Ах ты, смрадный козел, да как ты посмел на нашего Юрочку Шатунова!..» Открываю второе — там еще хуже. Отвечать на это я, конечно, не стал, выскользнул из редакции и больше не возвращался.
Юнкорские статьи в краснодарскую газету. Хватило меня, правда, всего на две. Был в городе Союз подростков, и собирались в нем всякие, сегодняшним языком выражаясь, задроты. Я туда идти вроде и не хотел, но все равно тянуло-тянуло и притянуло.
Девушка-куратор мне говорит: «Напиши, пожалуйста, про пионерскую организацию! Надо в школу сходить, пообщаться с детьми, проанализировать, куда мы катимся, свою школу вспомнить…» Я побоялся, что меня за любознательность побьют и никуда не пошел. Долго мучился, но сам всех этих пионеров придумал. Получилось предложений пять, рожденных в дичайших муках. Отнес, весь стыдясь…
Через неделю смотрю — под моим именем выходит практически полоса подробного анализа. Читаю, ни слова не узнаю, только где-то в середине пара моих предложений. Гонорар за это дали несусветный — восемь рублей, по тем временам целое состояние.
А во второй раз?
А во второй раз редакторша газеты спрашивает: «Ты слышал группу "Ласковый май"?» Отвечаю: «Я их ненавижу!» Она: «Вот! Напиши почему».
Тут я думаю: «За прошлую фитюльку мне восемь рублей дали. Сейчас напишу очень много слов, будут печатать с продолжением, за каждое по восемь рублей — да на таких вливаниях можно бизнес-план строить!» Написал страниц тридцать про «Май», редакторша за голову схватилась. Наверное, из уважения к интеллектуальному труду все же выпустили. Из всех тридцати страниц, правда, осталась одна треть полосы, но вроде моими словами.
Месяца два я отсиживался дома, стеснялся, а потом снова в редакцию пошел — за гонораром. В этот раз дали всего рубль пятьдесят и говорят: «Ага! Это тот самый, который про "Ласковый май" писал! Иди-ка сюда…» Меня заводят в комнату, вываливают два или три мешка писем: «Вот, все твое! Написал фигню — отдувайся теперь. Читай и отвечай». Открываю первое письмо, а там: «Ах ты, смрадный козел, да как ты посмел на нашего Юрочку Шатунова!..» Открываю второе — там еще хуже. Отвечать на это я, конечно, не стал, выскользнул из редакции и больше не возвращался.
«Ах ты, смрадный козел, да как ты посмел на нашего Юрочку Шатунова!..»
Что было после школы — где учились, как учились?
Очно на филфаке и заочно на журфаке. А после вуза устроился в аспирантуру, чтобы, так сказать, не участвовать в военной игре.
Научным руководителем у меня был отец всех мракобесов — Виталий Алексеевич Канашкин, автор книги «Триумф обрезанного духа» и главред журнала «Кубань». Первое издание «Протоколов советских мудрецов» Григория Климова — как раз один из его мракобесных подвигов.
Очно на филфаке и заочно на журфаке. А после вуза устроился в аспирантуру, чтобы, так сказать, не участвовать в военной игре.
Научным руководителем у меня был отец всех мракобесов — Виталий Алексеевич Канашкин, автор книги «Триумф обрезанного духа» и главред журнала «Кубань». Первое издание «Протоколов советских мудрецов» Григория Климова — как раз один из его мракобесных подвигов.
Моя дипломная работа про черный юмор у Хармса Канашкину дико не понравилась, но он все же говорит: «Ладно, возьму тебя — пиши кандидатскую на тему: "Влагалищная проза Улицкой и Петрушевской". Не хочешь? Ладно, тогда "Иосиф Бродский как исчадие ада". Тоже нет? Ну, тогда бери "Казачий смех как категория поэтики"». На «Смехе» и договорились.
А как удалось свою первую книжку издать?
Однажды начал излагать какую-то ахинею на пишущей машинке. Текста получилось на пять дефективных романов, и из всего этого наковырял на один нормальный — «Золотарь». Дал почитать друзьям, он пошел по рукам и каким-то образом попал в руки к местному бизнесмену. У того загорелись глаза, и решил он построить в Краснодаре издательскую империю. Занял этот замечательный человек денег, издал мою книгу чуть ли не в ста тысячах экземпляров — и резко охладел. Весь этот огромный тираж остался лежать на складе издательства «Советская Кубань».
И даже до прилавков не дошел?
В ближайших к этому складу магазинах книжка продавалась. Видно, кто-то проникал в типографию, подтаскивал оттуда книжки и перепродавал.
То есть не удалось почувствовать писательский триумф?
Удалось, конечно. В день выпуска я страшно набухался и по дороге домой меня поймали менты. Я говорю: «Я издал книжку!» Они: «Все ты врешь!» Я им даю книжку и паспорт, они сличили, впечатлились и с почетом отвели меня до подъезда.
Давайте, кстати, о ваших отношениях с алкоголем.
Алкоголь для меня сейчас — это нелюбимая женщина. Раньше — страсть, а теперь — «в гробу я ее» и «будь проклят тот день». До поры до времени все было любительским образом, но уклон в клинику начался, когда я переехал в Москву в 2001 году.
Я попал в серьезный трудовой коллектив газетчиков со своими традициями. Обычно для работы норма — это непьющие сотрудники, а там все было ровно наоборот, как в бахтинском перевернутом мире: бухали все с начала рабочего дня, а непьющие были отщепенцами. По кабинетам ходил редактор и спрашивал: «Что сегодня пьете? Наливочку? Дайте попробовать…» Я там проработал месяца три и заработал вредную привычку пить джин-тоник по утрам, потом долго не мог отучиться.
Однажды начал излагать какую-то ахинею на пишущей машинке. Текста получилось на пять дефективных романов, и из всего этого наковырял на один нормальный — «Золотарь». Дал почитать друзьям, он пошел по рукам и каким-то образом попал в руки к местному бизнесмену. У того загорелись глаза, и решил он построить в Краснодаре издательскую империю. Занял этот замечательный человек денег, издал мою книгу чуть ли не в ста тысячах экземпляров — и резко охладел. Весь этот огромный тираж остался лежать на складе издательства «Советская Кубань».
И даже до прилавков не дошел?
В ближайших к этому складу магазинах книжка продавалась. Видно, кто-то проникал в типографию, подтаскивал оттуда книжки и перепродавал.
То есть не удалось почувствовать писательский триумф?
Удалось, конечно. В день выпуска я страшно набухался и по дороге домой меня поймали менты. Я говорю: «Я издал книжку!» Они: «Все ты врешь!» Я им даю книжку и паспорт, они сличили, впечатлились и с почетом отвели меня до подъезда.
Давайте, кстати, о ваших отношениях с алкоголем.
Алкоголь для меня сейчас — это нелюбимая женщина. Раньше — страсть, а теперь — «в гробу я ее» и «будь проклят тот день». До поры до времени все было любительским образом, но уклон в клинику начался, когда я переехал в Москву в 2001 году.
Я попал в серьезный трудовой коллектив газетчиков со своими традициями. Обычно для работы норма — это непьющие сотрудники, а там все было ровно наоборот, как в бахтинском перевернутом мире: бухали все с начала рабочего дня, а непьющие были отщепенцами. По кабинетам ходил редактор и спрашивал: «Что сегодня пьете? Наливочку? Дайте попробовать…» Я там проработал месяца три и заработал вредную привычку пить джин-тоник по утрам, потом долго не мог отучиться.
По кабинетам ходил редактор и спрашивал: «Что сегодня пьете? Наливочку? Дайте попробовать…»
Когда решили бросать?
В 2005 году. Тогда я работал в газете «Окна» при телецентре. И вот как-то раз там организовали большие съемки со звездами. Мне сил нет как захотелось пообщаться с «Би-2», и я решил их подкараулить в ресторане при студии. Там у меня был заговор с официантом. Я подмигивал ему и говорил: «Дай мне чаю». Он спрашивал: «С лимончиком?» Я: «С лимончиком». А чай — это коньяк на самом деле.
Прямо как «генеральский чай» из «Хрусталев, машину».
Вот-вот. С «генеральским чаем» я подсел к «Би-2», пообщался, ушел в редакцию. Сижу там уныло и думаю: «Дай-ка спущусь еще раз». И еще раз спустился, и еще… А все походы сопровождались, конечно, «чаем». И вот в четвертый раз вижу: сидит Михаил Ефимович Швыдкой. А у меня к нему откуда-то возникло море вопросов и желание пообщаться…
Вдруг — просыпаюсь дома, с большого похмелья, но без травм. Что там было, не знаю, но память сохранила недобрый оскал министра культуры. От этого еще тревожней. А девчонка моя говорит: «Ах ты, урода кусок! Тебя сейчас уволят! Ты зачем вчера к Швыдкому приставал?» Так до сих пор и не знаю, что там было, но зато из-за этого я решил завязать.
Тяжело было от того, что весь мой тогдашний круг общения был пьющие журналисты. И тут я от них отвалился, стало нечего вместе делать. Под это мрачное настроение взялся писать новеллизации сериалов.
В 2005 году. Тогда я работал в газете «Окна» при телецентре. И вот как-то раз там организовали большие съемки со звездами. Мне сил нет как захотелось пообщаться с «Би-2», и я решил их подкараулить в ресторане при студии. Там у меня был заговор с официантом. Я подмигивал ему и говорил: «Дай мне чаю». Он спрашивал: «С лимончиком?» Я: «С лимончиком». А чай — это коньяк на самом деле.
Прямо как «генеральский чай» из «Хрусталев, машину».
Вот-вот. С «генеральским чаем» я подсел к «Би-2», пообщался, ушел в редакцию. Сижу там уныло и думаю: «Дай-ка спущусь еще раз». И еще раз спустился, и еще… А все походы сопровождались, конечно, «чаем». И вот в четвертый раз вижу: сидит Михаил Ефимович Швыдкой. А у меня к нему откуда-то возникло море вопросов и желание пообщаться…
Вдруг — просыпаюсь дома, с большого похмелья, но без травм. Что там было, не знаю, но память сохранила недобрый оскал министра культуры. От этого еще тревожней. А девчонка моя говорит: «Ах ты, урода кусок! Тебя сейчас уволят! Ты зачем вчера к Швыдкому приставал?» Так до сих пор и не знаю, что там было, но зато из-за этого я решил завязать.
Тяжело было от того, что весь мой тогдашний круг общения был пьющие журналисты. И тут я от них отвалился, стало нечего вместе делать. Под это мрачное настроение взялся писать новеллизации сериалов.
А девчонка моя говорит: «Ах ты, урода кусок! Тебя сейчас уволят! Ты зачем вчера к Швыдкому приставал?»
Вы прямо смотрели сериал и пересказывали его письменно?
Нет, конечно, сценарий читал. Если увлечься, работа эта интересная, да и платили хорошо, но со временем накопилась усталость. Сделал семь или восемь томов «Платы за любовь» и «Обреченной стать звездой», но затошнило меня на пересказе «Любови-моркови». Я уже всех персонажей возненавидел и расписывал их с особым цинизмом. Тем не менее, издали.
Еще про «Окна». Вам в самой передаче удалось сняться?
Два раза. Один раз играл какого-то безумного выпиливателя лобзиком. Жена ему ставила рога, он ничего не подозревал — и вдруг прозрел, заорал…
Бросил лобзик, сломал полотно?
Жену бросил, а лобзик — это святое. Второй раз был несусветный позор. Мы с какой-то милой, культурной женщиной средних лет играли переводчиков порнофильмов. Нас погнали на съемки прямо без репетиции — и тут эта интеллигентнейшая дама стала та-а-ак стонать…
А вы?
Я тоже стонал, но очень неумело. Зажал было нос пальцами, чтобы был «переводческий» голос, но Нагиев замахал руками у лица, и я перестал нос зажимать.
Нет, конечно, сценарий читал. Если увлечься, работа эта интересная, да и платили хорошо, но со временем накопилась усталость. Сделал семь или восемь томов «Платы за любовь» и «Обреченной стать звездой», но затошнило меня на пересказе «Любови-моркови». Я уже всех персонажей возненавидел и расписывал их с особым цинизмом. Тем не менее, издали.
Еще про «Окна». Вам в самой передаче удалось сняться?
Два раза. Один раз играл какого-то безумного выпиливателя лобзиком. Жена ему ставила рога, он ничего не подозревал — и вдруг прозрел, заорал…
Бросил лобзик, сломал полотно?
Жену бросил, а лобзик — это святое. Второй раз был несусветный позор. Мы с какой-то милой, культурной женщиной средних лет играли переводчиков порнофильмов. Нас погнали на съемки прямо без репетиции — и тут эта интеллигентнейшая дама стала та-а-ак стонать…
А вы?
Я тоже стонал, но очень неумело. Зажал было нос пальцами, чтобы был «переводческий» голос, но Нагиев замахал руками у лица, и я перестал нос зажимать.
Как-то раз ко мне приехала целая компания, у них кончились деньги, они стали просить у меня. А я при всем удовольствии мог дать взаймы максимум двоим. Тут у меня созрела идея. Я привел их на кастинг в телецентр — и всех по разным шоу расхватали! Кого-то в преступники, кого-то в свидетели, а одному мальчику из Сибири особенно повезло. Его спросили: «В драку пойдешь?» — он согласился. И ему там реально разбили лицо! Он выходит за кулисы, кровь течет, и он трогательно так: «Ну, спасибо, Лев!»
Знаю, что вам удалось поработать «желтым» журналистом. Как это было?
Устал от обычной повестки, захотелось пошалить. Сначала я был криминальным репортером. Никто на это не соглашался. Ездил по стремным городкам, ходил в морги, смотрел на расчлененку.
Один раз нашел в газете историю: объявился в уездном городе N маньяк, который насиловал исключительно мужчин-пенсионеров. Ехать не хочется, но у редактора глаза загорелись, пришлось два дня трястись в поезде. На месте первым делом звоню в газету, в которой я это вычитал, мне отвечают: «Стыдно признаться, но мы этого маньяка выдумали». Ну, что делать? Виниться перед своими и ехать обратно — это неинтересно, надо все-таки что-то привезти.
Устал от обычной повестки, захотелось пошалить. Сначала я был криминальным репортером. Никто на это не соглашался. Ездил по стремным городкам, ходил в морги, смотрел на расчлененку.
Один раз нашел в газете историю: объявился в уездном городе N маньяк, который насиловал исключительно мужчин-пенсионеров. Ехать не хочется, но у редактора глаза загорелись, пришлось два дня трястись в поезде. На месте первым делом звоню в газету, в которой я это вычитал, мне отвечают: «Стыдно признаться, но мы этого маньяка выдумали». Ну, что делать? Виниться перед своими и ехать обратно — это неинтересно, надо все-таки что-то привезти.
Исходил все самые мрачные закоулки с фотоаппаратом и вечером возвращаюсь в гостиницу на берегу Волги. Вижу: стоит там пенсионер с удочкой. Мы разговорились: «Что, тут и рыба есть?» Он: «Конечно, вчера поймал вот такую», — и руки разводит. Тут я его фотографирую — и на обложку: «Единственная выжившая жертва насильника: "У НЕГО БЫЛ ВОТ ТАКОЙ!"» Сейчас я такие методы работы, конечно, глубоко порицаю.
И ведь спрос был, кто-то это читал…
Кстати, случались у нас всякие придурочные конкурсы типа: «Невеста для Киркорова — пришли свою фотографию!» Естественно, сам Филипп Бедросович про это ни сном ни духом. Нам присылали фотки со всего постсоветского пространства, а я самые одиозные вешал на доску с подписью: «Они нас читают». Когда у меня был творческий затык, я смотрел на эти лица и вдохновлялся.
Уже не первый год идут съемки фильма по вашему сценарию. Как вы попали в кино?
Одно время профессия сценариста манила. Казалось, сидишь себе на Гоа, пишешь на ноутбуке сценарий, попутно плескаясь в теплом океане... Я ходил по сценарным конторам, пытался расписывать сериалы, «Папиных дочек» например. С ними получилось странно: написал им какую-то ерундищу серии на две-три, они полистали и заплатили, причем много. Я спрашиваю: «Будете по моему сценарию снимать?» Они: «Нет». «А заплатили зачем?» — «От греха подальше».
Кстати, случались у нас всякие придурочные конкурсы типа: «Невеста для Киркорова — пришли свою фотографию!» Естественно, сам Филипп Бедросович про это ни сном ни духом. Нам присылали фотки со всего постсоветского пространства, а я самые одиозные вешал на доску с подписью: «Они нас читают». Когда у меня был творческий затык, я смотрел на эти лица и вдохновлялся.
Уже не первый год идут съемки фильма по вашему сценарию. Как вы попали в кино?
Одно время профессия сценариста манила. Казалось, сидишь себе на Гоа, пишешь на ноутбуке сценарий, попутно плескаясь в теплом океане... Я ходил по сценарным конторам, пытался расписывать сериалы, «Папиных дочек» например. С ними получилось странно: написал им какую-то ерундищу серии на две-три, они полистали и заплатили, причем много. Я спрашиваю: «Будете по моему сценарию снимать?» Они: «Нет». «А заплатили зачем?» — «От греха подальше».
Я спрашиваю: «Будете по моему сценарию снимать?» Они: «Нет». «А заплатили зачем?» — «От греха подальше».
Как-то раз меня командировали на фестиваль «Киношок». Первым делом там я возненавидел коллег. Они сидели все зажатые в пресс-зоне, купаться ходили вместе, задавали вопросы с телефонов. А я решил делать по-другому: перво-наперво дико напился чачи и пошел общаться с кинематографистами.
Гуляю я по берегу с бутылкой вина и вижу: сидит маленький, бородатенький человек, на Сократа похожий и очень пьяный. Я спрашиваю: «Налить тебе, бродяга?» Он выпил, посвежел и увидел мою футболку с «Гражданской обороной»: «Уважаешь?» Я: «Да не то слово! Давай фильм про них снимем! Я сценарий сочиню, вон, для "Папиных дочек" уже писал». Не знаю, подействовал ли на него этот аргумент — он вдруг повалился на песок, и его жена стала поднимать, вино ему на голову вылила сгоряча.
Кто же это был?
Дмитрий Федоров, режиссер. На следующее утро я его повстречал, а он меня не узнает. Хорошо хоть, привычка менять футболки не сработала в то утро. Я ему показываю снова на «Оборону»: «Вспомнил? Мы про них с тобой кино хотели снимать».
А Владимир Козлов при этом разговоре не присутствовал случайно? Он что, у вас подрезал идею «Следов на снегу»?
Нет, скорее, я у него, он «Следы» к тому моменту уже снял. А мы художественный фильм хотели и до сих пор хотим, может, когда-нибудь сподобимся.
В итоге я написал сюжет провинциальной криминальной драмы и одновременно сай-фая — «Москвы не бывает». Дал ему почитать, а Федоров вдохновился: «Вах, давай фильм делать! Я здесь вижу глубокие аналогии и философию».
Мы поехали в город Ермолино Калужской области, заняли для съемок общагу, сильно пролетарскую. Снимали мы там, снимали и сами устали, и местных жителей замучили.
Гуляю я по берегу с бутылкой вина и вижу: сидит маленький, бородатенький человек, на Сократа похожий и очень пьяный. Я спрашиваю: «Налить тебе, бродяга?» Он выпил, посвежел и увидел мою футболку с «Гражданской обороной»: «Уважаешь?» Я: «Да не то слово! Давай фильм про них снимем! Я сценарий сочиню, вон, для "Папиных дочек" уже писал». Не знаю, подействовал ли на него этот аргумент — он вдруг повалился на песок, и его жена стала поднимать, вино ему на голову вылила сгоряча.
Кто же это был?
Дмитрий Федоров, режиссер. На следующее утро я его повстречал, а он меня не узнает. Хорошо хоть, привычка менять футболки не сработала в то утро. Я ему показываю снова на «Оборону»: «Вспомнил? Мы про них с тобой кино хотели снимать».
А Владимир Козлов при этом разговоре не присутствовал случайно? Он что, у вас подрезал идею «Следов на снегу»?
Нет, скорее, я у него, он «Следы» к тому моменту уже снял. А мы художественный фильм хотели и до сих пор хотим, может, когда-нибудь сподобимся.
В итоге я написал сюжет провинциальной криминальной драмы и одновременно сай-фая — «Москвы не бывает». Дал ему почитать, а Федоров вдохновился: «Вах, давай фильм делать! Я здесь вижу глубокие аналогии и философию».
Мы поехали в город Ермолино Калужской области, заняли для съемок общагу, сильно пролетарскую. Снимали мы там, снимали и сами устали, и местных жителей замучили.
Ближе к ночи они стали возмущаться: «Доколе, киношники? Выметайтесь из нашей общаги!» А бился с ними почему-то я: «Войдите в ум! Этот фильм покажут на Каннском фестивале, вас увидят во Франции лучшие глаза мира!» Они мне: «Слышь, лучшие четыре глаза мира, проваливай!»
В общем, пробыл я на съемках недолго: нужно было возвращаться на работу. И вижу: Федоров начинает меня как-то избегать, общается односложно… Все-таки встретились мы. Он рассказывает: «Когда ты уехал, все стало сыпаться: что могло сломаться — сломалось, кто-то что-то спер, с погодой не везло. Даже освещение полетело, поэтому будет фильм не просто говно, а говно в серо-буро-малиновых тонах. А меня так все достало, что в какой-то момент начал биться головой о забор. Шея у меня хрустнула, но вроде не сломал».
Тем не менее, большая часть кино на монтаже выглядит неплохо. Осталось доснять одну сцену — массовую, с костюмами, которая стоит как весь фильм. Без нее нельзя.
Пишете что-то параллельно основной работе?
Конечно. Пишу интерактивный фантастический роман с продолжением. Кто хочет читать все и сразу, платит символическую сумму, 100-200 рублей, и попадает в святая святых — закрытую группу. Теперь я знаю, как создавать литературу, за которую читатель захочет заплатить деньги. А то большинство современных писателей напьются водки и сидят, пишут в пустоту без обратной связи.
Вы рассказали об уйме интереснейших мест, где вам удалось поработать. А какая работа была самой необычной?
Есть у меня знакомая светская дива, которая соблазняет олигархов. Один олигарх ее бросил, и она за какие-то невозможные деньги попросила меня сочинить смску, чтобы он снова пригласил ее на свидание. Я три дня не спал, сочинял — и сочинил, что надо, олигарха проняло. А на вырученные деньги безбедно жил месяца полтора.
Сейчас такие времена, что для творческого человека самые удивительные заработки буквально за каждым углом. Для этого нужно регулярно волновать ноосферу, но главное при этом — совершенно не думать о деньгах. И ноосфера спустя какое-то время посылает тебе ответочку — интересную возможность где-то поработать, например. Затеешь какую-то глупость — и в результате пишешь статьи в глянцевый журнал. Сделаешь еще что-то веселое — и ты, например, в «Папиных дочках».
Представлять себе современного писателя как какого-то анахорета в башне из слоновой кости неправильно. Есть миллион возможностей для самовыражения, надо просто разуть глаза.
Тем не менее, большая часть кино на монтаже выглядит неплохо. Осталось доснять одну сцену — массовую, с костюмами, которая стоит как весь фильм. Без нее нельзя.
Пишете что-то параллельно основной работе?
Конечно. Пишу интерактивный фантастический роман с продолжением. Кто хочет читать все и сразу, платит символическую сумму, 100-200 рублей, и попадает в святая святых — закрытую группу. Теперь я знаю, как создавать литературу, за которую читатель захочет заплатить деньги. А то большинство современных писателей напьются водки и сидят, пишут в пустоту без обратной связи.
Вы рассказали об уйме интереснейших мест, где вам удалось поработать. А какая работа была самой необычной?
Есть у меня знакомая светская дива, которая соблазняет олигархов. Один олигарх ее бросил, и она за какие-то невозможные деньги попросила меня сочинить смску, чтобы он снова пригласил ее на свидание. Я три дня не спал, сочинял — и сочинил, что надо, олигарха проняло. А на вырученные деньги безбедно жил месяца полтора.
Сейчас такие времена, что для творческого человека самые удивительные заработки буквально за каждым углом. Для этого нужно регулярно волновать ноосферу, но главное при этом — совершенно не думать о деньгах. И ноосфера спустя какое-то время посылает тебе ответочку — интересную возможность где-то поработать, например. Затеешь какую-то глупость — и в результате пишешь статьи в глянцевый журнал. Сделаешь еще что-то веселое — и ты, например, в «Папиных дочках».
Представлять себе современного писателя как какого-то анахорета в башне из слоновой кости неправильно. Есть миллион возможностей для самовыражения, надо просто разуть глаза.
Интервью подготовил Тимур Селиванов
Если вдруг вы дочитали этот текст до конца и он вам понравился, вы можете поддержать нас словом или даже рублем вот тут